"Но монстр никогда не выйдет замуж!
Монстр никогда не выйдет замуж!
Монстр никогда не выйдет замуж!
Монстр,потому что она монстр."
События проносились перед Лео одно за другим, и он со спокойствием просветленного мудреца или обдолбанного торчка наблюдал за ними. Парнишка, с которым Люк зачем-то решил подраться — что было тут же пресечено элекрошоковыми роботами профессора — принялся душить Астероида. Руберт Гёте открыл дверь в пульт управления. Алекс поднялся и подошёл к Эшли, которая, почему-то, вся в крови. В голове всё путалось, а мысли смешались в кашу, причём с комочками.
Эшли? — эхом повторилась в голове мысль. Он смотрел на девушку, глаза расширены, как будто от кокаина. Но, насколько Лео помнит, кокаина он сегодня ещё не употреблял. Глаза расширены от ужаса. Что-то мешает смотреть, как будто взгляд закрыт красной пеленой. Всё ещё не придя до конца в себя, Лео протёр рукой стекло шлема. По густому красному следу понял, что это вовсе не взгляд закрыт пеленой — просто на шлем попали брызги крови. Отведя взгляд от теперь запачканной перчатки, вновь уставился на Эшли. Осознание произошедшего нахлынуло свирепым потоком, одновременно, не давая передышки. Только что Эшли — если это и правда всё ещё Эшли — как спичку сломала ногу профессора, как сумасшедший маньяк без труда сорвала с того шлем, перекрыв доступ к кислороду, как безумный учёный вливала в него какие-то вещества.
Лео по роду своей деятельности повидал всякого дерьма. Но то, что только что произошло в пульте управления — это что-то за гранью. Даже его тренированный желудок не смог такого выдержать — и Лео вырвало. Прямо в скафандр. Очень не удачно. Конечно, любой современный скафандр без проблем справляется с отводом лишней влаги, а иначе стекло постоянно запотевало от дыхания. Но вот отвести запах — это другое дело. Впрочем, по сравнению с видом на кровавую баню, что устроила девочка-инженер, неприятный запах был всего лишь небольшим неудобством.
Хотелось броситься бежать. Хотелось спрятаться за резервуаром и надеяться, что его не найдут. Хотелось внезапно испариться, прямо как его корабль “Эхо”. Хотелось глубоко затянуться сигаретой, опрокинуть рюмку или пятнадцать водки и никогда больше не вспоминать об увиденным. Если обобщать, хотелось поскорее убраться с этого проклятого крейсера.
Где-то глубоко внутри, в той части, которую Лео не хотел в себе признавать, хотелось посмотреть на это ещё раз. Поучаствовать. Разорвать м@@ака на клочки и кидаться его останки в чёртовых зомби.
Но кое-чего всё-таки хотелось больше. Да, Лео прилетел сюда просто чтобы говорить с космическим рейнджером на нейтральной территории, думая, что это очередной мёртвый корабль, бесконечно дрейфующий в пустоте. Но остался он здесь по другой причине — его космолёт угнали жажда. Не такая жажда, которую чувствует отставший от экспедиции исследователь на Ифрите. Эту жажду не утолить простой бутылкой воды. Даже целого бассейна, доверху заполненного кредитами в самых крупных наименованиях, не хватит. Это не просто жадность, желание заполучить побольше денег. Лео на такую мелочь не разменивается (разменивается, конечно, просто себе в этом не признается). Это жажда настоящей свободы. Морем кредитов её не утолить. Но заполучить это море лично Лео не прочь. И он чувствовал, как охотник, отмораживающий себе колокола на Шиве, что на Центурионе это море кредитов есть шанс получить.
Поэтому вместо того, чтобы прятаться, Лео поднялся, опираясь на резервуар. Поэтому он был почти готов поверить жалким, бессвязным попыткам Эшли оправдаться. Поэтому он отгонял мысль о том, что вколол себе то, что могли вколоть этой девочке.
— Мегамицилия — сорвалось, как только Эшли упомянула плесень. Впрочем, не было желания объяснять подробности этому пока-ещё-человеку, равно как и беспомощной, отходящей от шока команде. Поэтому он продолжил стоять у резервуара — и наблюдать со стороны.
Наблюдать, как Астероид медленно приходит в себя. Как Алекс с нотками ошарашенности в голосе говорит с этим монстром как с давней подругой. Как обиженный Рей — в голове Лео сделал пометку, что так и дальше будет его звать, ведь шанс вспомнить имя с каждой секундой стремительно приближался к нулю — требует необоснованно большую компенсацию за ущерб. Как Рей забирает из лотка оставшиеся дозы препарата, что ввёл себе Лео. Препарата, на котором Харроумонт хотел заработать.
Сука.
Внутри закипало то двоякое чувство, что он испытал секунды назад, наблюдая за брутальной расправой над Рубертом. Это была настоящая ярость, необъяснимая ненависть, затмевающая сознание. Если не дать этим чувствам выплеснуться, то есть опасность утонуть самому.
Необъяснимая ненависть? Даже в кипящем гневе мозг Лео мог придумать десяток объяснений. Рей, как уверен Лео, способствовал угону “Эхо”. Этот идиот был обузой, задержевавшей всю группу при отступлении из эвакуационного отсека. Из-за этого человекоподобного куска ходячего коровьего дерьма у Лео сейчас остался всего лишь один баллон — и не важно, что второй он отдал по своей инициативе. Оскорбление человеческому имени должно ему денег. Мерзотная тошнотворность, кошмар, которым родители пугают детей, грязь на подошве скафандра, он посмел требовать денег у собрата по несчастью (тот факт, что Лео и сам в подобном виновен, услужливо от внимания мозга ускользал). И всё это не важно, по сравнению с тем, что Рей попытался забрать себе то, что принадлежит Лео.
— Давай посмотрю, что у тебя с рацией. Немного в этом разбираюсь. — подошёл как самый обычный дружелюбный авантюрист, так же обычно предложил помочь.
“Мне понравилось, держи достойную награду.” — снова в голове пронеслась мысль, которая не могла существовать. Воспоминание чего-то, чего никогда не было. Когда человек встречает по-настоящему необъяснимое, у него есть лишь два варианта: возвести это в статус идола, божества, которому бездумно поклоняется, или отвергнуть, напрочь отрицая любую возможность существования того, что не вписывается в его рациональную реальность. И эта мысль, фиолетово-жёлтым маревом прорезающая кровавый поток гнева, соединила собой эти две реальности — рациональную и необъяснимую. Но мысль была не одна. С собой она принесла и память о мимолётной, но невыносимой — нет, невыносимой — боли, разливающейся расплавленным металом по венам его руки. Боли, что несёт в себе силу. Ведь, как говорил доскачковый философ: “no pain — no gain”.
Подойдя к Рею, Лео вёл себя как самый обычный авантюрист. Необычным был лишь удар поддых исподтишка. Лео, несколько лет служивший по контракту, а теперь по долгу профессии, и так был не слабым парнем. Но этот удар почему-то был сильнее, чем обычно. Сильнее, чем когда бы то ни было. Настолько, что Лео испугался и сам. Настолько, что в голове снова зажужжал назойливый вопрос: что было в шприце?
— Не хорошо так, ублюдок. — Лео плюнул бы ему под ноги, если бы не стекло шлема. — Ты свою дозу и так получил. — никто из их группы не знал, кому достался укол, и Лео не видел причин рассказать, что сам решил упражняться в иглоукалыванием — Так что, будь добр, верни на место. Ещё нужно понять, что это такое. — как ни в чём не бывало обернулся к остальным — А наша девочка-инженер — Лео думает, что он не сексист, но в это обращение вложил столько иронии, сколько позволяла интонация — позаботилась о том, чтобы единственный источник информации ей не поделился.
Он с опаской смотрел на неё, на её когда-то оранжевый, а теперь покрытый растекающимися кровавыми пятнами скафандр.
— Алекс… Руберт говорил, что за дверью наш ждёт десяток таких как… — как она — как в эвакуационном отсеке. Это нужно проверить по камерам — сам Лео, несмотря на почетное звание “мужик-программист”, не стремился подходить к пульту управления — подходить к Эшли.
— А я пока осмотрю профессора. Кажется, он говорил, что может этих — взглянул на Эшли — этих существ контролировать. А ты, — пересилив себя, заговорил с инженером — если ещё понимаешь речь, будь добра, не разрывай меня на куски? Очень поможешь, если отойдешь к стенке, пока я его осмотриваю.
Использовал нейромод “Нейросплав” на правую руку (среднее усиление), ей же попытался ударить Рейвина (сила 5). Осматривает тело профессора Гёте, в поисках устройств, уцелевших колб или кредитов
