Пальцы, сложенные в расслабленную опору для щеки, не дрогнули, когда Кадокура двинулся к Томасу. Он просто присутственно наблюдает, ощущая под кожей знакомое, едва уловимое покалывание — тот самый зов интуиции, что всегда предшествует буре. Инженер не знает, что именно собирается выкинуть его напарник, но воздух в комнате сгущается, становится тягучим и зыбким, как перед разрядом молнии. И когда кулак Кадокуры со всей элегантной жестокостью метнулся в самодовольную рожу Томаса, в Николасе ничего не удивляется. Он отлепляет ладонь от лица и вытягивает шею; лишь скупая констатация: началось.
Стул скрипит, Томас отпрыгивает с кошачьей скоростью. Его поза говорит о прошлом, проведенном не только в беседах за сигарой, но в душных спортзалах. Его угроза о иске повисает в воздухе, смешная и нелепая в сложившейся ситуации. Не так давно они перешли ту грань, за которой правовые угрозы имели хоть какой-то вес.
Николас поднимается без суеты. Его движения плавные, почти ленивые, полная противоположность нервной энергии, исходящей от банковского рабочего. Пока Томас сфокусирован на Кадокуре, инженер по широкой дуге обходит его, оставаясь в слепой зоне. Паркет под ногами прохладный и твердый. Идеальная поверхность.
«Вот тут» — проносится в его голове. Он не приседает, а лишь делает незаметное движение рукой, кончиками пальцев легонько касаясь пола прямо перед собой. Ни вспышки, ни звука. Лишь крошечный, невидимый для любого глаза импульс его воли, оставляющий на полу метку — фантомный капкан, готовый захлопнуться. Она прямо под ногами Редхерринга, в самом центре его текущей позиции. Эффект мгновенный и беззвучный. Его тело вдруг застывает в неестественном напряжении, мускулы сковывает невидимая сила. Глаза, секунду назад полные ярости и расчета, стекленеют, в них застывает чистое животное непрощение. Его тело, лишенное возможности поддерживать равновесие, тяжело и глухо рушится на паркет, как мешок с костями.
Комната затихает. Николас неспешно подходит, его шаги отдаются гулко в внезапной тишине. Присев на корточки прямо перед окаменевшим лицом Томаса, он смотрит в его остекленевшие глаза. Выражение его лица остается спокойным, почти отрешенным, но улыбка всё же натягивается на его губы.
— Тут такое дело, — тихо произносит Кранкбастер, и его голос звучит особенно громко в гробовой тишине. — Мы не совсем обычные детективы. Смекаешь?
Конечно, Томас не может ответить. Но в застывшем взгляде Николас хочет прочитать смену эмоций: от ярости к замешательству, а от него — к первому, холодному ростку настоящего, первобытного страха. Страха перед тем, чего он не может понять, увидеть или контролировать.
