Из комнаты веяло смрадом — не столько трупным, сколько пропитанным безысходностью и отчаянием. Комната, что похоронила три жизни, едва освещалась светом луны через щель в окне. Бледное сияние падало на пыльный пол, где засохшая кровь, некогда струившаяся из тела женщины, убитой торопливым, почти судорожным выстрелом, растекалась тёмным пятном. Но выстрел был не во имя смерти, а во имя жизни. Жизни там, наверху,
с богом. Подальше от скверны. Выстрел был избавлением от ужаса, от страха, от безнадежности.
Гаскойн осмотрелся внимательнее и заметил ещё одно тело — привалившееся к стене. Голова размозжена выстрелом из двухстволки, которую мёртвые руки всё ещё сжимали. Священник окинул взглядом эти обречённые души, вынужденные принять на себя тяжкий грех. Нет… Самоубийство не грех. Это подвиг. — тихо, хрипло, с уважением произнёс он, глядя на тех, кого скверна загнала к угол, не дались ей. Я помолюсь за вас. — священник перекрестился, а его взор пал на горстку праха, лежавшего в детской колыбели. Дети — самые чистые создания, они не должны познавать тьму этого мира. Старик не имел права надолго тут задерживаться, поэтому взял ружьё, и стал искать патроны. После чего двинулся в следующую комнату, обыскивая её.
